

Эти вещи родились из глины и тишины. Они не тщательные и не изящные — они честные. Каждая трещина в них звучит как признание, каждое пятно напоминает о том, что жизнь не бывает гладкой.
В этой керамике нет красоты ради красоты. Есть история о том, как человек ломается и собирает себя заново. О том, как любовь остаётся даже в усталых глазах. О том, что свет прячется в простых формах.
Они встретились там, где заканчиваются слова. Их лица — неразличимы, их дыхания переплетены, как корни под землёй. В каждом изгибе глины — нежность, в каждой трещине — память о боли, которую они уже пережили. Они знают: мир рушится легко, но оставаться вдвоём — значит стоять против этого мира. Влюблённые не требуют вечности. Им хватает мгновения, прожитого вместе.
Его легко принять за простую вещь. Но стоит прислушаться — и он хранит в себе тысячи голосов. Сюда не бросают монеты, как в фонтан. Сюда кладут тишину. Шёпот того, о чём не говорят вслух: письмо без адреса, прикосновение, которого не случилось, светлый сон, что никогда не станет явью. Желания — не для того, чтобы сбываться. Желания — чтобы напоминать: мы живы, пока можем хотеть.
Она лежала в тишине, похожая на сердце, которое уже не бьётся, но помнит каждую трещину своей боли. Черная Луна знала, что была разбита однажды — беззвучно, как будто сам воздух устал держать её. Но потом пришли руки. Чужие, но теплые. И трещины превратились в золотые реки. Теперь каждая её боль светилась. Она понимала: неразрушимое — это не прочность, а умение встать после удара. Влюбленные смотрели на неё, и их глаза блестели — они знали цену золотых шрамов. Ждуны — мужчина и женщина — молчали, будто слышали в её шепоте собственную судьбу: жить дальше, даже если сломано всё. Кувшинчик Желаний склонялся к ней, как к луне над водой. А Маковка хранила её отражение, как зерно хранит жизнь.
Блюдце-Солнце было простое, почти детское, как будто кто-то слепил его, когда ещё не умел бояться. Но в его центре горело маленькое солнце — не небесное, а домашнее. Солнце, которое греет ладони, пока пьёшь утренний кофе. Солнце, которое светит даже тогда, когда за окном ночь. Блюдце знало: его солнечный круг — это обещание. «Я снова взойду». Черная Луна лежала рядом и улыбалась своей темной, хрупкой улыбкой: ведь только рядом с ночью свет становится виден. Влюбленные смотрели на Блюдце-Солнце и видели будущее. А Ждуны ждали, когда этот свет коснется и их сердец. И вся ЖИЗНЬ дышала одним ритмом: шрамы Луны, свет Солнца, тишина Ждунов, радость Маковки, желание в Кувшинчике и поцелуй Влюбленных. Всё это — одна история. История о том, что даже из глины можно сделать вечность.
Она была похожа на высохшую головку мака — круглая, тяжёлая от времени. В её коричневых боках дымились красные отблески, будто кто-то однажды коснулся её раскалённым летом и оставил память. Маковка не хранила зёрен — она хранила поля. Огромные, до горизонта, где красные маки колыхались от ветра, как пламя. Теперь эти поля жили в её коже — пятнами, шрамами, оттенками. Маковка молчала, но всякий, кто на неё смотрел, слышал шелест степного ветра и чувствовал запах июльской жары. Она была памятью о том, что красота не исчезает, даже когда семена выпали и стебель высох. Красота умеет жить в тишине, в золоте заката. Маковка была прошлым, которое продолжало светить в настоящем. Она была сердцем лета, высохшим, но не угасшим.
Они молчали. У каждого было лицо — простое, обожжённое временем, с золотыми шрамами вместо улыбок. Их называли Ждунами, и они будто были сделаны из самого ожидания. Он — Мужчина — глядел вдаль. Она — Женщина — смотрела внутрь, туда, где у каждого человека хранится невыговоренное. Иногда казалось, что они ждут весну. Иногда — возвращения кого-то единственного. Иногда — просто дня, когда станет легче дышать. Но больше всего они ждали друг друга. В этом и была их вечность: два лица, обожжённых пламенем, светящиеся золотыми нитями терпения и надежды. Ждуны были началом и концом этой истории. Потому что вся жизнь — это ожидание. И всё, что мы делаем, мы делаем, потому что ждём.